Большинство из нас знает Кулибина как какого-то рукастого и мозговитого бородатого самоучку в простом кафтане, который подарил императрице диковинные часы с механическим театром, а потом изобретал бесполезные вещи вроде самоката или «вечного» двигателя. Но за этим «простачком» скрывается фигура иного масштаба — ведущего инженера-конструктора империи, чьи чертежи опережали технологические возможности его времени на столетие.
В Санкт-Петербург Иван Петрович Кулибин пришёл из Нижнего Новгорода в 1769 году, будучи уже состоявшимся 35-летним мастером, имевшим собственную мастерскую и известность. А поводом стал вызов от Академии наук: починить уникальные астрономические часы в башне Кунсткамеры, которые не решались трогать лучшие иностранные мастера. Часы, созданные английским механиком Гаррисоном, были сложнейшим прибором с кукушкой, отбивавшей каждый час, и движущимися фигурками. Кулибин не просто починил механизм — он полностью его разобрал, рассчитал передаточные числа, как заправский математик, изготовил сломанные детали заново и через полгода вернул часы к жизни.
За этот успех его назначили заведующим механическими мастерскими Императорской Академии наук с жалованьем в 500 рублей в год — весьма солидная сумма, сопоставимая с окладом профессора. На этой должности он проработал три десятилетия, и именно здесь раскрылся его настоящий гений, далёкий от создания забавных игрушек.
Возьмём, к примеру, знаменитый протез ноги, который он создал для офицера Сергея Непейцына, героя русско-турецкой войны. В 1791 году, после ампутации, Непейцын оказался на грани нищеты. Кулибин не просто сделал ему деревяшку. Он разработал сложный биомеханический аппарат.
Протез состоял из сорока деталей, включая подвижный коленный шарнир с пружиной, имитировавшей мышцы, и регулируемый голеностоп, позволявший вставать на колено и плавно переносить вес при ходьбе. Офицер, благодаря ему, смог вернуться в строй и даже участвовал в парадах. Чертежи этого протеза с детальной разбивкой на узлы сегодня поражают своей продуманностью, предвосхищая разработки XX века. Но система восприняла это как единичный курьёз, а не как прорыв, требующий внедрения в военную медицину.
Ещё более показательна история «водохода» — судна, идущего против течения за счёт силы самого течения. Звучит как парадокс, но в основе лежала гениальная механика. Кулибин предложил заякорить на реке специальный трос. К нему, с помощью сложной системы из двух водяных колёс и зубчатых передач, должно было цепляться судно. Колёса, вращаемые течением, перебирали трос, буквально подтягивая корабль вверх по реке. В 1782 году на Неве прошли успешные испытания модели. Расчёты показывали, что такой «водоход» мог бы сократить издержки на бурлацкий труд при перевозке грузов по Волге в 4-5 раз. Кулибин подал в государственную Коммерц-коллегию подробный проект на 13 листах с калькуляцией затрат и потенциальной выгоды для казны.
Проект пролежал без движения 11 лет, пока его не вернули с лаконичной резолюцией: «за введением паровых машин ныне не нужно». Но паровые суда в России появятся лишь три десятилетия спустя, а бурлаки будут тянуть лямку ещё полвека. Инвестиции в инновации были не в почёте.
Самым же ярким и в то же время трагическим проектом стал одноарочный деревянный мост через Неву. В 1776 году Кулибин, впечатлённый трудностями переправы, представил Академии наук модель моста в одну шестую натуральной величины. Она была 17 саженей в длину (около 36 метров) и построена из сосновых брусьев, скреплённых железными болтами. Модель выдержала нагрузку в 3300 пудов (около 54 тонн), что доказывало расчётную прочность всего сооружения. Проект полного моста длиной более 200 метров метров с рекордным для того времени пролётом основывался на революционной идее: он не требовал промежуточных опор, что было ключевым для судоходной Невы.
Профессора Академии — Эйлер и другие — признали расчёты верными. Но Дворцовая канцелярия, отвечавшая за строительство, смотрела иначе. Огромная модель десять лет пылилась в саду Таврического дворца как диковинка для развлечения гостей, а потом её и вовсе разобрали. Вместо того чтобы строить мост, Кулибина попросили… изготовить для князя Потёмкина хитроумные винтовые санные дроги и праздничную иллюминацию. Так новатор, способный изменить инфраструктуру столицы, был низведён до поставщика придворных аттракционов.
Вот такой парадокс. Эпоха Екатерины, с одной стороны, боготворила идеи Просвещения и прогресса, о чём императрица с удовольствием писала Вольтеру. А с другой — государственный аппарат оставался глубоко консервативным, оценивавшим любую инициативу с точки зрения сиюминутной выгоды, придворного этикета и страха перед ответственностью. Кулибин, будучи штатным академическим служащим, не мог действовать как независимый предприниматель. Каждый его шаг требовал одобрения, финансирования и покровительства вельмож, чьи интересы редко простирались дальше личного обогащения и развлечений.
Он скончался в 1818 году в Нижнем Новгороде, в бедности, несмотря на пожизненную пенсию. Большая часть его архива, включая проекты телеграфа, «механических ног» для передвижения по бездорожью и оптического телеграфа, была утеряна или разошлась по рукам как диковинные рисунки.
Памятник Кулибину в Нижнем Новгороде
Система того времени использовала его гениальный мозг для решения частных, подчас мелких задач, но оказалась не готова к системному внедрению его инновационных идей. Он вовсе был не чудаком-одиночкой, каким нам его иногда представляют, он был профессиональным инженером, мог бы стать вторым да Винчи в плане инженерной мысли, но попал в бюрократическую ловушку Российской империи.
